Глава I, страница 2

Почему мы держались за них? Страх — ответ простой, но горький как старое вино. Монария была слишком мала, чтобы выстоять в одиночку. Наш король Эльмир VII, мудрый, но осторожный до трусости, решил, что лучше идти за Кривером в пропасть, чем погибнуть, сопротивляясь. Ирония судьбы: верность, что когда-то спасла нас, теперь вела к могиле. Долг — штука страшная. Цепь может защитить, но и задушить.

Из-за этой войны моё обучение на рыцаря оборвалось, как песня, прерванная ударом молота. Меня, сына кухарки королевского двора, вернули домой, в Эльтор. Да, я плебей — кровь моя не голубая, а самая что ни на есть красная, пахнущая потом и землёй. По милости Эльмира VII меня отправили учиться искусству меча и щита.

Меня зовут Лойн. Имя знатное, хоть дала его мне мать из любви, а не из знатности. «Луна» и «защитник» — так оно переводится. Забавно, не правда ли? Луна светит в ночи, холодная и далёкая, а я — всего лишь парень с мозолями на руках, который любит свою мать и пытается понять своё место в этом мире.

Приехав в столицу после четырёх лет разлуки, я бросился к ней, едва ступив на землю Эльтора. Её лицо засияло, словно отражая внутренний свет. Мы обнялись, и её тепло растопило лёд в груди, что копился от тревог и дорог.

— Расскажи мне всё, — сказала она, усаживая меня за стол, где уже дымилась чашка чая, пахнущего травами и домом.

Я улыбнулся. Она читала мои письма, но жаждала историй из моих уст. Живой рассказ — это всё равно что сравнивать засушенный цветок с живым, благоухающим бутоном.

Одна из историй касалась моего имени. Помню, в первый день в Академии наш наставник — воин средних лет с лицом, покрытым шрамами, словно картой забытых битв — оглядел меня и зычно провозгласил на весь плац:

— Этот парень будет защищать вас в ночи. Ни одна муха не пролетит мимо него. — А потом добавил с улыбкой: — Правда, он, наверное, поздно встаёт, лунный защитник. Здесь ему придётся стать жаворонком.

Я тогда, наивный и честный, выпалил:

— Мы с мамой просыпаемся рано утром. Я очень редко вижу луну.

Наставник замолчал на секунду, а потом расхохотался:

— Тогда ты у нас жаворонок-сова!

Весь отряд покатился со смеху — и я вместе с ними. В том смехе звенело что-то светлое, как далёкий колокол детства. Ведь тогда мы ещё не знали, что скоро нам придётся защищать не только по ночам, но и днём, и на рассвете, и в те сумерки, когда трудно отличить друга от врага.

Мать кивнула, но за смехом я видел тень тревоги. Война стучалась в двери, и скоро мне предстояло защищать не только своё имя, но и всё, что мне дорого.

Прозвище «Жаворонок-Сова» прилипло ко мне надолго, став частью портрета того, кем я был и кем предстояло стать. Оксюморон, воплощённый в одном нескладном юнце. В этом была своя горько-сладкая поэзия — поэзия начала пути